Сплин «Рождество»
Название: Рождество
Автор: another_voice (Dita von Teese)
Персонажи: Интегра, Серас, нмп. Все с намеками на разные пейринги
Жанр: Drama, Romance
Рейтинг: PG-13
Размер: Мини
Отказ: Все права принадлежат К. Хирано, а я не претендую и отказываюсь
Примечания: Автор исходил из хронологической раскладки, согласно которой нападение на Лондон произошло примерно в середине сентября 1999 года. Полностью раскладку можно посмотреть у уважаемой /Melissa/ вот тут www.diary.ru/~melisska/p112827419.htm
Читать фик1.
Рождество Интегра Хеллсинг любила, хотя ни разу в жизни, наверное, не задумывалась, откуда брался праздник в штаб-квартире «Хеллсинга». Сама она, конечно же, не занималась такими мелочами, просто благосклонно принимала их, как нечто очень приятное, но все же само собой разумеющееся. Так, за неделю до Рождества по заведенной неведомо кем и неведомо когда традиции в холле водружалась огромная душистая ель и украшалась гирляндами; повисали венки на дверях, в глазах рябило от золотого и красного, а воздух даже в рабочем кабинете невыносимо пах корицей, и Алукард демонстративно морщился и фыркал, напоминая хозяйке о том, насколько все происходящее далеко от него, подлунной нечисти.
«Наверное, это все устраивал Уолтер», – с горечью размышляет теперь Интегра. Уолтер… Воспоминание отзывается привычной горечью от того, что правды уже никогда не найти и от того, что она сама боится узнать, кто и от кого в итоге отрекся. Еще глубже, погребенное под бесконечными слоями подозрений, прощений и вины простое – она скучает. А глубже – совсем детское, обиженное – ей нужна помощь.
Например, сейчас, в последние предпраздничные дни, когда хочется сказать и себе, и остальным: «Все будет в порядке», доказать, что все пройдет – и даже нынешний кровавый кошмар, а вечна лишь одна надежда.
Она не умеет. Те десять лет, что Интегра управляла «Хеллсингом», она потратила на то, чтобы научить всех вокруг принимать ее всерьез, а себя – стоять до конца, не убегать и прятаться. И вот, оказалось, что это далеко не все. Что этого ничтожно мало в разрушенном, обращенном в прах мире, который предстоит отстроить заново.
Нет. Не так. Дело не в этом. Ей надо сказать себе, всему миру совсем другое – она победила. Вбить этот гвоздь в стену вечности, пока не поздно.
Но Интегра и понятия не имеет, с чего начать. Елку и украшения сейчас не достать, смешно даже думать! Службы в Вестминстерском аббатстве не будет – от него почти ничего не осталось – спасатели до сих пор разбирают завалы. Как не будет и подарков, приглашений, гостей и телефонных звонков. Да и праздничный ужин… из вечной крупы и тушенки? Единственное привычное из мирного довоенного времени, на что можно сейчас рассчитывать, – речь Ее Величества, которую они послушаю по радио.
И все-таки ей повезло: здесь, в особняке, есть электричество – и даже круглые сутки, и вода, и обогреватели, и связь – все это не для праздников и развлечений, конечно, а для работы. И можно, конечно, пропустить, не заметить и продолжить отматывать страшные дни в ожидании настоящей передышки и более уместного времени. Вот только именно в этом году, именно сейчас, Интегре нужны и праздник, и дом.
«Полцарства за индейку и гирлянду», – усмехается про себя леди Хеллсинг, стараясь не думать о том, где ей взять эти полцарства, если вдруг найдется кто-то, кто подарит ей желаемое.
Но никого нет. Ни Уолтера, ни Алукарда. Есть Серас, но перед ней Интегра не решается вновь быть… Слабой? Нет, скорее сентиментальной.
Разве что Уилл. Да, точно. Уилл ей поможет.
* * *
Главное – это быть полезным, решил для себя Уильям. В этом весь секрет, и старый Уолтер наверняка знал его. Впрочем, об Уолтере и том, что с ним в итоге случилось, и леди Хеллсинг, и Виктория Серас упоминать избегали. Одно было ясно – он погиб. А Уильям снова, почти против воли, обнаружил, что рад: со стариком дворецким, творившим чудеса и с оружием, и с заварочным чайником, и с бумагами было бы невозможно тягаться. Что бы ни случилось со страной, городом и домом, он бы все равно нашел способ упрятать свою юную леди в ватный кокон и напоить ее пятичасовым чаем. Уилл хотел бы уметь так же, но всегда твердо помнил про себя одно – он просто человек, самый обычный, из плоти и крови. Всего лишь хороший солдат: пока оставались патроны и оружие было в порядке. Он не был даже таким, как капитан Бернадотт – не рискнул бы ни спутаться с вампиршей, ни умереть за нее. И точно не был таким, как Уолтер.
Он был всего лишь человеком и поэтому не мог разобрать завалы, похоронить погибших и привести дом в порядок – даже вместе со всеми выжившими, не то что в одиночку. Но кое-что он все-таки мог. Пока Виктория металась по особняку с уцелевшими «Гусями», пытаясь разобраться, что и где уцелело, Уильям, хромая, отвел бледную и непривычно покорную леди Хеллсинг в подвальную комнату Серас, помог снять плащ, усадил в кресло, перевязал рану чистым бинтом, благоговейно касаясь золота волос и поднес зажигалку к последней сигарилле. Конечно, Интегре нужны были и чай с капелькой бренди, и какая-нибудь еда, и кровать с одеялом, но сейчас у него не было ничего, кроме уверенности, что он добудет все нужное, застрянет своей заботой, как занозой, в ее жизни, и тогда… Что следовало за этим «тогда», он не знал и сам; оно обрывалось сразу после того, как гордая Интегра подставляла свою смуглую шею и грудь под его поцелуи.
Потом в город вошли войска, а Ее Величество прислала еду, врача, а неделю спустя еще и рабочих; остатки отряда перебрались жить в огромный и совершенно не пострадавший подвал, а мысленно очерченная область «необходимо решить и сделать» вновь приобрела для Уилла реальные границы. В которых обнаружилась и старая кровать Серас, и одежда, и масса других всевозможных мелочей, благодаря которым Интегра Хеллсинг – сначала с некоторым усилием, а потом уже и с обычной властностью начала выделять его из прочих, отдавая все более личные – беззащитные (Уилл с трудом удерживался от снисходительной улыбки) – приказы.
А три месяца спустя она попросила, слегка нервничая: он заметил по туго стиснутым в замок – так что побелели костяшки – пальцам и резковатой неловкой небрежности в голосе.
– Ты знаешь, последние месяцы были для всех… – Интегра вздохнула поглубже и невольно поморщилась от слова, – кошмаром. Скоро Рождество. Кто-то скажет, что сейчас не время, но я думаю, что сейчас, наоборот, самое время…
– Первое Рождество после победы, – почтительно подытожил Уильям, в очередной раз удивившись занимавшим ее мыслям.
Досада тенью скользнула по лицу леди Хеллсинг от этого замечания, но возражать Интегра не стала.
– Да. Мне хотелось бы дать людям отдохнуть и напомнить, что жизнь продолжается. Но, – она скривила губы в очень невеселой усмешке. – Сейчас в моем распоряжении полсотни банок консервов, три мешка картошки и несколько бутылок виски в погребе. Десяток смертельно уставших солдат… и одна вампирша. Где берут елки… и все остальное, я понятия не имею, – чуть покраснев, заключила Интегра.
Такое впечатление, что он имел.
Воистину, для того чтобы встать на пути у двух армий, а потом додуматься отмечать рождение Сына Божьего в городе-призраке, ставшем одним огромным кладбищем для сотен тысяч людей, нужно было быть или святой, или идиоткой. Впрочем, говорят, это родственные понятия, хотя второе устроило бы самого Уилла больше. Сам он мало верил в символы, если только речь не шла о трети унции серебра или чем-то подобном. Но Рождество: елки, венки, омелы, индейка, церковь, королева и всякие песенки – это точно из другой оперы. Вот только об этом лучше было молчать, как он молчал все время, пока работал на «Хеллсинг».
– Я думаю, что даже с тем, что есть, что-нибудь можно придумать, – ободряюще улыбнулся Уилл.
В конце концов, чем больше она путается во всей этой символической ерунде, тем лучше для него.
* * *
– Что это, леди Интегра? – Серас изнывает от любопытства, но разглядывать надпись и печать на конверте, а уж тем более заглядывать в лист плотной, чуть желтоватой бумагой ей неловко. Да и не слишком безопасно, по правде сказать.
– Приглашение Ее Величества в Холирудхаус на Рождество, – спокойно отвечает Интегра, сворачивает письмо и аккуратно заправляет в обратно конверт. – Это в Шотландии.
– Вы поедете?
Предложение более чем заманчивое. Настоящий мирный город, с живыми людьми и, быть может, даже украшенными к праздникам – целыми! – домами. Настоящий замок, где вдоволь света, еды, воды, мебели… да чего только нет! И хотя ей, Серас, это не так уж и нужно, напоминает себе вампирша, все-таки она ужасно соскучилась. И даже страшно представить, как сильно соскучился человек. Интегра.
– Нет, мы не поедем, – говорит хозяйка, задумчиво оглядывая голые каменные стены своей подвальной комнаты, и объясняет, скорее самой себе, чем Виктории: – Во-первых, вампиры и упыри Рождество не празднуют. Во-вторых, я не могу оставить людей здесь одних. В-третьих…
Про «в-третьих» Интегра Хеллсинг молчит. Серас хочется верить, что «железная леди» просто не решается сказать вслух о том, что верит в рождественские чудеса. Как сама вампирша не решается сказать о своей уверенности в том, что все чудеса ждут их именно здесь, в поместье. Штаб-квартире организации «Хеллсинг», кладбище, казарме, поле боя, тюрьме, груде развалин. Родном доме.
Если случится чудо, и он вернется в эту ночь, то именно сюда. А не в какую-нибудь Шотландию. И ей ужасно, до боли в мертвом сердце, хочется услышать то же от Интегры, хочется услышать, как с губ хозяйки слетит имя. Алукард.
Но вместо этого леди Хеллсинг говорит:
– В-третьих, Рождество надо отмечать дома, а наш дом, как ни печально, здесь. Попробуем что-нибудь придумать… Я попросила Уилла…
Серас стискивает челюсти с такой силой, что в ушах шумит, и она не слышит, что еще говорит хозяйка. Зато так больше шансов самой не сказать того, что хочется больше всего на свете: «Держитесь от Уильяма Крайтона подальше».
Он высокий, у него русые волосы и добрые серые глаза (оба глаза!) и твердый «мужской», как говорят, подбородок. И он никогда не пел Виктории похабных песенок и не пытался шлепнуть по заднице или цапнуть за грудь. Зато всегда открывал перед ней двери. Настоящий джентльмен. Хотя она, вообще-то, не очень помнила его. Не то что Пипа, или погибшего лейтенанта, или Джейка… И именно это беспамятство Серас особенно не нравится. Еще больше ей не нравится беспамятство Бернадотта, который, кажется, знает все и про всех. И совсем ей не нравится, что теперь Уилл повсюду – и слишком часто рядом с леди Хеллсинг. Наверное, это правильно – кто-то должен быть на этом месте в такой момент, кто-то вообще должен быть на этом месте, подсказывает ей Пип, который наверняка больше смыслит в подобных вещах. Хорошо, пусть так. Вот только Уиллу здесь делать точно нечего.
«Он похож на Уолтера», – может предостеречь Виктория, но вряд ли это действительно так: Уолтер умел внушать безграничное доверие. «Берегитесь, это не Уолтер», – но так еще глупее. Поэтому Серас молчит, смирившись с тем, что ей, будто сторожевому псу, смутно противен запах гостя, но в то же время – не забывая о том, что собаки в таких делах редко ошибаются.
2.
У Уильяма Крайтона были все основания считать себя очень удачливым парнем. Во время первого штурма штаб-квартиры «Хеллсинга» братьями-вампирами у него был выходной, и, проболтавшись весь день в городе, он попал в число десятка выживших счастливчиков. В страшную ночь битвы за Лондон ему повезло вновь: он был всего лишь ранен в ногу, но это позволило ему пропустить и безрассудную смерть капитана Бернадотта, и победу маленькой вампирши Виктории Серас. И он свято верил в то, что во всем проклятом городе едва ли найдется человек, сумевший пережить две вампирские бойни, пока ранним утром не увидел Интегру Хеллсинг, бредущую навстречу уцелевшим солдатам по заваленному телами и залитому кровью коридору.
Тогда Уилл решил, что совпадение неслучайно.
Он и раньше засматривался на леди Хеллсинг – не заметить ее экзотической, совершенно не английской красоты и неуместной для такого поста молодости было невозможно. Но мало того, что она была обладательницей роскошного дома, настоящего английского дворецкого, знаменитых предков и трехэтажного имени, вхожей к генералам, министрам и самой королеве, в ней чувствовалась совершенно иная, куда более пугающая, чем социальное неравенство, странность. Словно кроме обычной, привычной всем реальности, состоящей из телефонных звонков, бумаг, денег, оружия, заданий, завтраков-обедов-ужинов и незамысловатых развлечений, Интегре Хеллсинг была знакома какая-то изнанка бытия, не имевшая ничего общего даже с теми, на кого ей приходилось охотиться: что, в конце концов, могло быть большей рутиной для охотников нам вампиров, чем сами вампиры?
Последнее, впрочем, к сожалению, было не совсем верно. По крайней мере, Уилл смутно догадывался, что оберегает их командира от грязных шуток, безнадежных ухаживаний, глупых подарков и прочих неуклюжих знаков внимания, призванных скорее испытать терпение женщины, чем добиться ее благоволения. «Алукард» – тянуло ледяным холодом из подвала, маячило длинной красно-черной тенью у тоненькой девушки за спиной и улыбалось им всем широкой, белоснежной, острозубой улыбкой. И как бы эти двое ни называли друг друга, что бы ни рассказывали предания, никто не горел желанием, проверить, кто в этом доме настоящий хозяин.
Когда оказалось, что проклятый вампир пропал, Уилл был не просто рад, а тихо и бесконечно счастлив.
Невероятная, невообразимая катастрофа в раз перемолола многовековые границы и барьеры. И пусть Интегру Хеллсинг окружал сейчас ореол почти легендарно героизма, это не могло изменить того, что она перестала быть красавицей, лишилась дома и слуг, наверняка оказалась разорена и, что самое важное, утратила доступ на пугающую изнанку мира, потеряв своего проводника. Теперь, когда она была просто обычной растерянной девушкой, пусть и по-прежнему крепко сжимающей эфес сабли, но неспособной приготовить себе обед или починить порванный плащ, его, Уилла, шансы оказались высоки как никогда. Нужно было только подождать еще одной, третьей и последней удачи.
* * *
Обломки воспоминаний и жадное, изводящее ожидание перемен придавили Интегру к земле уже через сутки после победы. Ей едва ли не впервые хотелось говорить – и слушать, чтобы утолить свою жажду и тоску чужими словами, разбавить ими горькую действительность.
Когда заплаканная Серас – единственный осколок ее прежнего мира (хотя леди Хеллсинг изо всех сил держала в уме еще десяток выживших измученных людей) – привезла в штаб-квартиру гроб, меч и камень, Интегра все же решилась.
– Каково это – все время быть рядом с кем-то, ощущать чужое присутствие?
Несколько секунд Виктория глядела ошарашено – слишком необычный для ее хозяйки вопрос, а потом неловко пожала плечами.
– Странно. Словно все время смотришь на себя со стороны. Но быстро привыкаешь.
– Неприятно? – уточнила леди Хеллсинг.
– Нет… – чуть задумавшись, качнула головой Серас и улыбнулась каким-то своим мыслям. – А вы никогда не спрашивали у хозяина? Он мог бы рассказать об этом куда больше.
Похоже, ей казалось, что это просто такой странный способ изучения вампиров. Но Интегру ее заблуждение, пожалуй, устраивало.
– Думаю, что его опыт все-таки отличался. Боюсь, даже о добровольности речи там не шло. И тем более о любви.
У Серас тоже не шло, по крайней мере, она не совсем так это себе представляла.
– Оказывается, любовь – когда можешь быть с кем-то постоянно, – смущенно улыбнулась вампирша. – Или без кого совсем не можешь.
Интегре определение не понравилось. Под него попадали сразу несколько людей. Даже нелюдей. Один мертв, другой – бог знает где, и только Виктория…
Впрочем, это ловушка для всех.
– А как же хозяин?
– Хозяин – это тот, без кого нельзя, – призналась Серас.
– А может, дело всего лишь в том, что ты – вампир? Разве такая преданность не в природе немертвых? Разве это не похоже на желание… принадлежать и душой, и телом? Отдаться? – Интегра почувствовала, что краснеет и всем сердцем понадеялась, что вампирша не догадается: хозяйка спросила вовсе не про нее. Точнее – не совсем про нее. И еще, как ни смешно, она попросту боялась, что новые подробности вампирской иерархии могут не доставить ей удовольствия.
Виктория только пожала плечами. Об этом она тоже раньше не думала.
– Хозяин никогда… Да он и пальцем меня не коснулся ни разу! – и звонко рассмеялась чему-то своему, быть может, голосу внутри, а потом лукаво добавила: – Хотя если бы предложил, то вряд ли бы я очень противилась…
Интегре показалось, что она ступает по самому краю пропасти, за краем которой – пучина чернейшей ревности.
– В самом деле? – от ее голоса даже в комнате стало холоднее.
– Разве такому, как он, можно отказать? – снова рассмеялась Серас, и леди Хеллсинг, к своему ужасу, не сумела понять, как далеко заходят границы этой шутки.
– Еще как можно! И не раз, – мстительно припечатала Интегра, но Виктория, кажется, не услышала ее раздражения и спокойно согласилась.
– Ага. Если весь смысл только в том, чтобы сказать «нет».
Сама того не зная (или зная?!), проклятая вампирша попала в очень больное место. Леди Хеллсинг раздумывала еще несколько дней, перебирая причины, пытаясь найти оправдание тому, что столь многое, оказывается, не сбылось, было утрачено и не сказано. Разве ей было страшно? Нет. Быть может, она опасалась за свою человечность? Но Алукард никогда не предлагал ей ни вечности, ни вампиризма, здраво полагая, что проклятье – дурной подарок. Быть может, она считала целомудрие великой ценностью и не желала покоряться чудовищу? Смешно! Неужто можно было верить, что ее древний вампир стал бы всерьез сражаться за малость, которая могла достаться любому, самому обычному мужчине – стоило вмешаться юношеской глупости, случайности или вспыхнуть нелепой страсти? Ее не отвращала и чуждая человеческой природа – уж теперь-то, самой себе, она могла признаться! Фамильная гордость? О нет, ведь даже спустя десять лет Интегра не сумела забыть о дяде Ричарде! Все же связь с вампиром была в ее глазах куда менее тяжким грехом, чем убийство ребенка.
«Я просто не хотела!» – чуть не выкрикнула она в конце концов вслух. «И чем ты тогда гордишься? Какой стойкостью и силой духа?» – прошептала совесть вкрадчивым насмешливым голосом Алукарда. В тот миг Интегра уже почти была готова признать правоту Серас: она оставалась лишь хозяйкой для своего слуги, потому что отрицание и игра доставляли ей слишком большое – и совершенно низменное – удовольствие, но тут нашелся другой ответ, поразивший ее простотой и первобытным ужасом.
Время.
Ей просто казалось, что она еще успеет разобраться – и в вампирах, и в желаниях, и в людях. Но внезапно, в одну ночь, все оборвалось, и оказалось, что ее неуверенность, любопытство, капризы, ошибки обрели теперь твердость и вечность камня и оказались расставлены по самым потаенным уголкам памяти. Ничего не вернуть. Ничего не изменить.
«Больше так не будет», – стиснув зубы, пообещала себе Интегра. Больше никакого будущего. Никаких ожиданий. Здесь и сейчас.
* * *
Серас никогда не думала, что будет скучать так сильно. Ведь преданность – это одно, а привязанность – совсем другое. А у нее, по правде сказать, не было времени привязаться к хозяину. Да и возможностей особенно не было тоже. Алукард вечно обидно насмехался и был слишком… непонятен, да! Хорошее слово. Можно воевать плечом к плечу, защищать и даже тащить из огня, а можно… Вот с капитаном Бернадоттом все сразу было ясно – теперь, когда он сидел внутри, беспрестанно курил и отпускал сомнительные комплименты, ей начало казаться, что эта невозможная близость возникла едва ли не с первого взгляда. А хозяин… Она и не думала никогда о том, кто он ей и зачем, но вот он исчез – и в сердце словно дыру пробили, а иначе и не скажешь. Виктория не сразу почувствовала, что что-то для нее изменилось; хватало других впечатлений: разрушенный Лондон, толпы упырей на улицах, невероятная победа, мужчина, поселившийся внутри… (интересно, когда замуж выходят – это так же, похоже?) Да и что может случиться с хозяином хуже отца Александра Андерсона?..
Но уже на следующую ночь Интегра приказала ей – чужим, срывающимся голосом – вернуться на площадь и «собрать все, что от него осталось». Все, что можно найти. От этой ломкости, а еще – решимости, горящей в единственном сухом глазу, Серас стало очень не по себе. «А как же Уолтер? Его… тоже?» – захотелось спросить ей, но она так и не решилась.
А потом Виктория, цепляясь клочьями тьмы за обгорелый, рассыпающийся остов самолета, вытаскивала огромный черный гроб, судорожно прикидывая, что все-таки хуже: рухнуть вниз, на палубу корабля, уронить проклятый ящик, или, что куда вероятнее, упасть вместе с ним. В конце концов, все кончилось благополучно, но ни тени почтения измученная Серас к этому громоздкому наследству не испытала. Еще был огромный меч, который, в отличие от артуровского, не искал себе достойного хозяина и легко выскользнул из камня. А потом – печать Кромвеля, вплавленная в мостовую: ее вампирша, ругаясь сквозь зубы, вырубала потерявшими уже всякую святость клинками Андерсона. Больше, казалось, ничего не было, да и быть не могло, думала Серас, как собака, принюхиваясь к горькому, дымному воздуху с привкусом тления. Но вдруг что-то сверкнуло в этой мгле и потянуло, потащило за собой – Виктория откликнулась на зов, пошла вперед – и уперлась взглядом в замызганную красную ленту, повисшую на торчащем из обломка стены арматурном штыре.
Когда алая змейка, как живая, скользнула ей в руку, Серас наконец заплакала.
Потом и гроб, и меч, и камень нашли свое пристанище в пустой комнате хозяина, которую леди Хеллсинг вскоре велела запечатать, как пещеру Мерлина, до какого-то неведомого будущего. «Это неправильно, нет!» – хотелось закричать Серас тогда. Нужно, чтобы можно было войти, погладить ладонью гладкое тепловатое дерево или ощутить под пальцами щербатый холод камня. Нужно было наполнить чем-то ожидание, чтобы оно не превратилось в пустое сухое слово.
«Нет», – холодно сказала леди Интегра, всем своим видом давая понять, что разговор окончен.
И поэтому лента осталась висеть, в тайне от всех, между роскошных грудей Виктории Серас прямо под формой, вместе с уверенностью, что ее хозяин не просто может, а должен – самой Виктории и, конечно, Интегре Хеллсинг – вернуться. Если только…
Если только они выполнят свою часть работы и дождутся.
3.
Найти омелу оказалось несложно – она облюбовала каким-то чудом уцелевшую яблоню на окраине парка. Хотите английских традиций, леди Хеллсинг, – вы их получите, не мог удержаться от торжествующей улыбки Уилл.
Да и ребята в казарме повеселились от души.
– С кем собрался здесь целоваться, Уилл?
– Забредет к нам какая-нибудь хорошенькая вампирша, тут ее Уилл и зажмет: «Извольте, мол, древняя английская традиция». А потом – бах! – и сердце разбито!
– Этот поцелуй еще переживи, попробуй. Тяпнет – и бахнуть не успеешь. Хотя я бы с мисс Серас рискнул потискаться, пожалуй.
– Рискни давай. А мы посмотрим, как тебе наш капитан яйца-то поотрывает.
– Пусть уж лучше капитан, чем…
– Не буди лихо, пока тихо.
– А мне-то что? Я леди Хеллсинг лапать не собираюсь. А ты, Уилл?
А ему хочется, чтобы они просто заткнулись и перестали наконец говорить об Интегре. Хватит с них Виктории и нестройного «How`ll we fuck our drunken captain early in the morning», которым «Гуси» уже привыкли дразнить краснеющую девушку. И дело даже не в том, что имени леди нельзя было касаться казарменными непристойностями – мало ли он их успел услышать за годы службы и произнести сам? Просто Уилл терпеть не мог, когда кто-нибудь трогал грязными руками его вещи. И все-таки, нельзя не признать: если и распускать руки, то сейчас самое подходящее время. Благодарность – страшная отрава, когда речь идет о чувствах.
Тем более что он ясно видел: все висит буквально на волоске его удачи, пока Интегра находится в плену каких-то странных фантазий. Ведь если рассудить здраво, она, как никто другой в этой разоренной стране, способна сейчас осуществить самое безумное свое желание. Стоит только сделать звонок Ее Величеству или просто старому Айлендзу и попросить – еды, подарков, украшений, шампанского, нарядов, новый дом. Уж ей-то не откажут – теперь просто не посмеют. В конце концов, она просит о куда более серьезных и ценных – даже бесценных по нынешним временам – вещах: оружии, патронах, машинах, врачах, лекарствах – и получает.
А вот ни о чем простом Интегра как раз не просит: продолжает жить в этих развалинах и пытается собрать из ничего свой жалкий, убогий праздник.
Кроме омелы есть свечи – толстые, белые – целый ящик, на тот случай, когда отключают электричество. Это тоже подойдет. Пара мороженных до камня кур вместо индейки – то ли чье-то издевательство, то ли щедрое подношение от всего сердца. И содержимое винного погреба, куда более изобильное, чем представлялось его хозяйке.
Последние несколько дней во время рейдов Уилл смотрит на мертвый город совсем иным взглядом. Он помнит, что за мародерство леди Хеллсинг немедля отдаст под суд – она объявила об этом сама, и в серьезности ее намерений можно было не сомневаться: так яростно сверкал единственный глаз и таким отвращением сочились ее слова. Но вряд ли охоту, которой занимается он, а вслед за ним почему-то и весь состав Организации, можно назвать этим словом. Прошло уже три месяца – за это время все ценное из Лондона вывезли регулярные части или разграбили вольные любители острых ощущений и легкой наживы. Но ни тем, ни другим не пригодились рулоны блестящей упаковочной бумаги, яркие ленты в швейных магазинах, искусственные цветы и тому подобный копеечный хлам, только бередивший старые раны и дразнивший былым благополучием.
К утру Сочельника «Хеллсинг» напоминает заведение для умственно отсталых детей, администрация которого решила поразить попечительский совет достижениями своих подопечных. Впрочем, омела, повешенная над входом в комнату Интегры Хеллсинг, несколько примиряет его с происходящим. Как и спасенная Уиллом нетронутая коробка Henri Wintermans, чудом пережившая штурм в ящике стола в кабинете.
* * *
Как ни любит Серас праздники, суета, переполнившая подвал, ее настораживает. Особенно суета, переполненная запахом Уильяма Крайтона. Пожалуй, сейчас она чувствует себя как никогда вампиром – хочется тишины, покоя и темноты под крышкой гроба, но ощущение неправильности выгоняет ее к людям и свету, а сослуживцы, пользуясь праздничной безнаказанностью, норовят зажать в дверях. Поцелуев, к счастью, избежать как раз несложно: нужно лишь улыбнуться, чем дружелюбнее, тем лучше. Серас немного завидует Леди Интегре: ей докучать куда сложнее: дух хозяина все еще пропитывает эти стены, как бы ни обживали их люди, то и дело вырастает за спинами смертных огромной тенью, просачивается в ночные байки и леденит кровь. «Он вернется, что ему сделается?» – шепчут солдаты со страхом и осторожным уважением. Все, кроме Уилла.
Он не кажется слишком смелым, не кажется и глупым, думает Серас. Он просто хочет успеть раньше, со всей своей лихорадочной услужливостью, опередить короля Нежити, захлопнуть дверь. Смешные усилия, если бы только Виктория не чувствовала всей своей кровью, как тонка и напряжена нить, соединяющая ее хозяина с этим миром.
«Никаких больше вампиров», – мелькает в глубине глаз, когда Уилл смотрит на Серас. Она готова убедить себя, что ей всего лишь кажется, но однажды на тренировке, где она служит бойцам живой – очень быстрой и очень опасной – мишенью, он стреляет ей не в сердце, как остальные, а в лицо, и, конечно же, тоже случайно.
Они следят друг за другом, молча и вежливо – целых три месяца. Но предпраздничным утром Виктория, явившись с докладом о ночной операции, обнаруживает над дверью в комнату Интегры веточки омелы. Медлить больше нельзя.
Несмотря на то, что уже день, и давно пора спать, она сидит на свежеприделанном к еще не остекленному окну подоконнике второго этажа, курит и ждет. Зрелище, вероятно, странное: курение не доставляет ей никакого удовольствия. Пахнет отвратительно: и воздух, и кожа, и волосы. Серас затягивается и тут же брезгливо отодвигает сигарету подальше.
Ее черный, упорный гнев питает силу, поэтому ждать приходится недолго: Уилл идет наверх, к ней, находит и останавливается рядом, словно что-то мешает ему просто пройти мимо.
– Привет, – кидает Серас, плотно сдвигает коленки, обтянутые чулками, и жалуется: – Курить хочется, но мне не нравится.
– Это ты вслед за леди Хеллсинг стараешься?
– Нет, – сигарета все-таки летит в окно.
Некоторое время Серас просто разглядывает его, пытаясь понять, откуда берется тонкий привкус отвращения, но так ничего и не находит, кроме жадного, сродни вампирской жажде крови, желания обладать.
– Забудь, Уилл. Она не для тебя, – предупреждает Виктория, чуть оскаливая клыки в улыбке.
– Потому что она Хеллсинг, героиня войны и бывала в Букингемском дворце?
Глупость какая. «Потому что я служу леди Хеллсинг и буду служить, а хозяин сожрет тебя с потрохами», – хочет сказать Виктория, но вместо этого отвечает:
– Просто забудь, – трет шрамы на шее и улыбается еще шире, почти мечтательно. – Ничего не выйдет.
– А вот это мы еще посмотрим.
Посмотрим, соглашается про себя Серас.
* * *
Ночь на Рождество, конечно, испорчена очередным вызовом. Впрочем, глупо было рассчитывать на передышку. Но день хорош – солнце, не по-зимнему яркое, пробивается из-за туч, а воздух холодный и прозрачный – не хуже, чем в Шотландии, улыбается себе леди Хеллсинг. Еще бы снега, хотя бы чуть-чуть, но это и правда уже непозволительная роскошь.
А вечер встречает главу организации «Хеллсинг» зажженными свечами, чуть смущенными поздравлениями и взрывами хохота, доносящимися из нынешней «казарменной» столовой. И хотя ночь непременно будет отравлена нападением упырей или вампиров, морщится Интегра, но пока, пока еще праздник, как она и хотела.
Но ей, в отличие от прочих обитателей особняка, не весело, как ни пытается она поймать за хвост свою радость: получилось! Вот он, остановленный, никуда не отложенный миг! И надо выйти к остальным и произнести какие-то слова, поздравить, но леди Хеллсинг продолжает сидеть в своей комнате с горьким чувством, что снова упустила что-то важное.
Негромкий извиняющийся стук в дверь. Слишком вежливый для Серас. Значит, Уилл.
Прекрасная возможность, чтобы встать, наконец, и стряхнуть оцепенение. Интегра поднимается и идет открывать, успевая бросить взгляд в чудом уцелевшее и перебравшееся в подвал зеркало. Ничего хорошего.
– С Рождеством, леди Хеллсинг, – улыбается Уилл, протягивая ей коробку бесценных – у Интегры перехватывает дыхание – Henri Wintermans. Почти бриллианты. Нет, даже больше. Еще одну ей прислал утром Хью Айлендз, но он – один из десятка, наверное, людей в Великобритании, которые могут позволить себе сделать подобный подарок.
– Это… невероятно, – произносит ошеломленная Интегра, боясь даже гадать о происхождении этой коробочки.
Уилл улыбается ей – торжествующе, немного покровительственно – и вдруг кладет ладонь на лопатки, притягивая к себе. Интегра не успевает решить ничего – ни «да», ни «нет», и поцелуй выходит всего лишь полувзаимным с ее стороны и слишком влажным и чувственным со стороны Уилла. Он, что, соблазняет ее? – проносится в голове, и это было бы возмутительно, если бы не было так смешно.
– Омела, – снова улыбается Уилл и указывает куда-то вверх.
Над дверью в комнату действительно висят несколько тощих веточек, перевязанных грязной и потрепанной красной лентой.
Очень знакомой ей красной лентой.
Интегра, как завороженная, протягивает руку, срывает букетик.
– Спасибо, Уилл. Счастливого Рождества, – и закрывает дверь.
Лента скользит и перетекает между пальцами вместе с воспоминаниями. И надеждами, без которых, оказывается, все-таки никак нельзя.
А потом Интегра обматывает ленту вокруг запястья, берет глубокую стеклянную пепельницу и толстую белую свечу, сует в карман подарок Уилла и поднимается наверх, в свой кабинет. Стекла уже вставлены, но отопление не работает – холодно почти как на улице. Леди Хеллсинг устраивает свечу в пепельнице, поджигает и ставит на подоконник. Вот так. Надо бы вчера, но лучше поздно, чем никогда.
«Серас», – негромко, но твердо зовет Интегра, зная, что ее услышат.
4.
– Твоя работа? – лента опасно колышется рядом с огоньком свечи, но Интегра очень, очень осторожна. Мгновение Серас вглядывается ей в лицо, пытаясь прочесть хоть что-нибудь, но в итоге просто признается.
– Да.
Интегра неторопливо сворачивает ленту и укладывает во внутренний карман пиджака.
– Ты могла бы просто…
Хотя нет, не могла. Все правильно.
Серас тихонько касается черной прохладной ладонью ее плеча и говорит тихо:
– Как он вернется, если вы не будете ждать?..
Интегра отворачивается к черному окну и глотает тугой горький комок.
– Меня поцеловал Уильям Крайтон. Под омелой, – признается она с нервным сухим смешком.
– И как? – хихикает Серас.
Интегра пожимает плечами и извлекает другое свое сокровище.
– Терпимо. Особенно в приложении к Henri Wintermans.
– О!
Интегра вынимает сигариллу, закуривает и протягивает коробочку и зажигалку Серас.
– Бери. Я же знаю, ты теперь куришь.
– Иногда, – поправляет Виктория, но тут же берет сигариллу. – Спасибо. Он вас… – она явно перебирает слова, ища нужное. – Влюблен в вас.
Почему-то Интегре кажется, что вампирша хотела сказать как-то по-другому.
– Жаль. Из него бы вышел хороший секретарь. А так скоро начнет путать бумаги – от горя или из мести.
Серас выдыхает дым и смеется, запрокидывая голову, совсем как… как ее хозяин.
– Пойдемте вниз. Там ребята празднуют вовсю…
– Наверняка будет вызов, – мрачно цедит Интегра. – И не дай бог, я не найду ни одного…
–- Все в порядке, – улыбается Серас. – Мы обо всем подумали. Не беспокойтесь, – и Интегра сразу верит и успокаивается: да, действительно, все в порядке.
* * *
Интегра немного отстает: ей хочется войти как можно более незаметно, но ничего не выходит. На нее оборачиваются, расступаются, давая место пройти, подают стакан с обжигающим пуншем. Горячий густой воздух пахнет весельем и потом, и, к счастью, гробовое молчание, которого она боялась, так и не наступает. Леди Хеллсинг даже не успевает толком подумать, как растворить ту неизбежную неловкость, возникающую с появлением любого начальства, как Майк Джефф вынимает из кармана маленькую губную гармошку, извлекает на пробу несколько громких, резких звуков – и начинает играть, притопывая ногой, веселый быстрый мотивчик. А уже через мгновение связист Джейк подлетает к Виктории и с преувеличенно глубоким поклоном протягивает руку.
– Разрешите, мисс Серас? Капитан, вы позволите? – подмигивает Джейк выжидающей публике, а Серас хохочет, сверкая клыками, встряхивает головой и вкладывает ладонь в протянутую руку. Все расступаются, освобождая пространство вокруг стола, и пара, выждав подходящий такт, рвется с места в какой-то диковатой беззаконной польке. Всегда казавшаяся несколько неловкой и угловатой не то что для вампира, даже для человека, Виктория неожиданно движется с удивительной грацией – и для своего робеющего и норовящего оттоптать ноги кавалера, и для спотыкающейся время от времени мелодии.
Солдаты хлопают, помогая удерживать Майку и танцующим срывающийся ритм, и Интегра, сама не замечая, начинает притопывать каблуком, вторя общим хлопкам, и старательно запоминая наконец утвердившийся рисунок танца.
– Разрешите пригласить вам, мисс Хеллсинг, – рыжий, толстенький, с веснушками по всему лицу, он возникает перед ней слишком неожиданно, чтобы вспомнить имя, досье, заслуги и просчеты. Хотя какое к черту имя?! Интегра хочет было сказать, что она не умеет и никогда не… но уже поздно, да и это совсем уж глупо. В конце концов, она командир, да и танцевать ее учили, хотя конечно и не помеси польки с джигой, но не труднее же это фехтования? Тем более им хлопают, приветствуя, особенно громко, а поперхнувшаяся гармошка играет уже с новой силой.
Танцевать и правда несложно: всего полминуты, чтобы приноровиться к темпу, партнеру, запомнить простые движения и научиться следить за второй парой, – и Интегру захлестывает чистое детское веселье, сквозь дымку которого лишь раз проступает напряженное, с поджатыми губами, лицо Уилла – и растворяется. Пусть Эндрю (она вспомнила имя!) ниже нее и все же наступает ей на ноги, а рука скользит в его мокрой от волнения ладони, и с Викторией они все-таки один раз сталкиваются – леди Хеллсинг в свое Рождество сейчас абсолютно безумно и безмятежно счастлива.